Денис Яковлев (г. Санкт-Петербург)

Память, которая не исчезнет никогда

   На Новый год мы всегда уезжали из города, даже если не собирались. Как-то вдруг. Oтец говорил: «Всё. Больше не могу. Поехали?» И мы ехали на дачу. Два часа электричкой, час пешком по узкой глинистой дороге — впереди отец, потом старший брат, потом я — и вот она, дача — маленький домик, калина у крыльца. Впрочем, иногда до этого домика приходилось докапываться, дотаптываться, разгребать снег...
   В этом году снега не было. Лил дождь. И всю дорогу до электрички, и всю дорогу от электрички, и когда возились с замком, и когда таскали дрова для печки... Дождь, дождь, дождь... Вот тебе и Новый год, зимние каникулы... Зато мы на даче. Вот она, дачная дорога — мимо пустых домиков, одинокого пруда — в лес. Там, на сосне, было совиное гнездо, и на самой высокой ветке как-то осенью сидели два совёнка. Заросшие колеи в лесу — это от немецких танков. Раньше, во время войны, на месте дачных домиков у немцев была мастерская, поэтому и растёт всё плохо, вся земля до сих пор пропитана маслом и соляркой. За лесом — большая дорога, за дорогой — поля, широченные, сколько глаз хватает, и дорога вся через них видна. Раньше их засевали, теперь они пусты, голы. Весной молодая трава волнуется на них, как море. Летом гудят пчёлы, стрекочут кузнечики, вспархивают из-под ног какие-то пичужки. 

   Давным-давно здесь устраивали ярмарку, съезжались крестьяне с окрестных деревень, которых теперь уж нет. Один раз я нашёл на поле старинную монету с буквой «П» и цифрой «I» — времён Павла Первого. За полями речка. Мелкая, извилистая, так что не поймешь сразу, куда она течёт. Но я-то это точно знаю. Однажды её всю на плоту проплыл. Ну, почти всю, до бобровой плотины. Дальше не поплыл. Зачем бобров пугать? Они и так по речке кочуют, от людей подальше. К тому же там, за плотиной, река становится совсем мелкой. Дно там каменистое, ровное, будто мостовая. Камни берега — плоские, уступами, и черёмуха над ними — как своды античного храма. Раньше, во время войны, здесь немецкая каменоломня была. По плоским плитам под черёмуховыми сводами и сегодня можно до родника дойти. Он из-под берега бьёт, среди камней. Дальше — заводи, там щука водится. А после ещё один родник, минеральный. Вода там солёная и как будто газированная. Немцы это место тоже использовали: воду брали, даже хотели санаторий свой здесь построить, но не успели... Ну, а дальше, после родников, эта речка в другую впадает, в Тигоду. Тут уж деревня, старое кладбище, поклонный крест на месте разрушенной церкви, подвесной мост. По Тигоде в Волхов можно приплыть...
   Голос брата:
   — Ты чего задумался? Пойдём, пройдёмся.
   — Дождь же!
   — Ну, какой это дождь, так — моросейка.
   — Пап, мы ненадолго!
В лесу с мокрых деревьев противно капает за воротник. Ноги разъезжаются на скользкой глине. Удивляюсь: как тихо! Только где-то очень далеко — надрывающийся звук мотора. И какой простор! В полях вся трава полегла. Обнажились немецкие доты. Их каменные спины покрыты мхом, пропитанным водой. Из них несёт сыростью и гнилью.Залезли в дот, смотрим через амбразуру:
   — Во-он тот, около деревни, — негромко говорит брат, — обстреливал дорогу. Из него она вся как на ладони. А вот из этого, видишь, вся переправа видна, даже лес на той стороне. А там — дот прикрытия. А ещё видишь яму с водой? Так это землянка бывшая, командный пункт. И вдруг, замахав руками, закричал:
   — Стой, идиот, куда едешь!
   — Это ты мне?
   — Нет! Не видишь — «Нива» в «командный пункт» въехала... Пошли, поможем.
Чтобы помочь застрявшей «Ниве», нужно было перейти через речку. После зимних дождей она разлилась. Небольшая, безопасная в обычное время - не река, скорее, большой ручей — сейчас она превратилась в мощный поток, бурлящий, переливающийся через брёвна моста.Подойдя к воде, мы не стали раздеваться (нам это просто не пришло в голову), а сразу полезли в воду. Ноги тут же промокли, от холода их свело, но назад идти было поздно, да и бессмысленно: мы уже промокли. Впереди шёл брат, за ним я. Течение было сильное, вода поднималась до колен, брызги летели во все стороны. Вскоре мы промокли с ног до головы и все тело как будто сжалось от холода. И вот, наконец, добрели до «Нивы».
— Ну что, мужик, помощь нужна?
И, не дожидаясь ответа, упёрлись руками в горячий капот машины и стали толкать. Грязь летела из-под больших колёс, ноги скользили по старым брёвнам, мотор надрывался, но машина не двигалась с места.
— Мужик, есть что под колёса подложить?
— Только тряпки в багажнике.
— Ну, давай твои тряпки...
Опять упёрлись в капот, мотор взревел, и машина рывком выбралась из ямы...Обратный путь был ужасен. Мокрая одежда облепила тело, было очень холодно, так, что зубы стучали. Понимали, что уже поздно, отец волнуется. Ждали, что он будет сердиться, ругать. Скажет, что грязь в доме развели, что заболеем, что одежда испорчена. Но ничего этого не произошло. Наоборот, узнав, что случилось, он как-то уважительно, как на взрослых, посмотрел на нас и, не сказав ни слова, пошёл ставить чайник. Мы долго пили чай, говорили о прошедшей войне, об оставленных ею постепенно исчезающих следах. И о памяти, которая не исчезнет никогда...