Подробности

Автор: Super User

Категория: Наследники Победы

Опубликовано: 07 Октябрь 2015

Просмотров: 1133

Дарья Матвеева (г. Санкт-Петербург)

Мать и дочь
(блокадный случай)

   Шла война. Ленинград был в кольце блокады. Весной       в городе пустили транспорт, мать поскользнулась от слабости на остановке и попала ногой под троллейбус. Дочь ходила к ней в больницу каждое воскресенье. Но в один из дней она не пришла. Тогда мать начала умолять врачей отпустить ее из больницы домой, к дочери. Больную готовили к операции и не могли выписать. Только под расписку удалось матери уговорить врачей отпустить её. Когда она пришла домой – девочка лежала без сознания. Мать, сама еле дыша и передвигаясь, в одной из ближайших больниц сдала кровь. За это она получила сухой паек: 100 граммов хлеба, брикет каши и шоколадку. Мать отдала паек дочери, и девочка осталась жива.                                                       Это история моей семьи. История моей прабабушки и ее матери. История, благодаря которой теперь живу и я, Даша Матвеева… Должны ли мы помнить о войне? ...

Подробности

Автор: Super User

Категория: Наследники Победы

Опубликовано: 07 Октябрь 2015

Просмотров: 1156

Денис Яковлев (г. Санкт-Петербург)

Память, которая не исчезнет никогда

   На Новый год мы всегда уезжали из города, даже если не собирались. Как-то вдруг. Oтец говорил: «Всё. Больше не могу. Поехали?» И мы ехали на дачу. Два часа электричкой, час пешком по узкой глинистой дороге — впереди отец, потом старший брат, потом я — и вот она, дача — маленький домик, калина у крыльца. Впрочем, иногда до этого домика приходилось докапываться, дотаптываться, разгребать снег...
   В этом году снега не было. Лил дождь. И всю дорогу до электрички, и всю дорогу от электрички, и когда возились с замком, и когда таскали дрова для печки... Дождь, дождь, дождь... Вот тебе и Новый год, зимние каникулы... Зато мы на даче. Вот она, дачная дорога — мимо пустых домиков, одинокого пруда — в лес. Там, на сосне, было совиное гнездо, и на самой высокой ветке как-то осенью сидели два совёнка. Заросшие колеи в лесу — это от немецких танков. Раньше, во время войны, на месте дачных домиков у немцев была мастерская, поэтому и растёт всё плохо, вся земля до сих пор пропитана маслом и соляркой. За лесом — большая дорога, за дорогой — поля, широченные, сколько глаз хватает, и дорога вся через них видна. Раньше их засевали, теперь они пусты, голы. Весной молодая трава волнуется на них, как море. Летом гудят пчёлы, стрекочут кузнечики, вспархивают из-под ног какие-то пичужки. 

   Давным-давно здесь устраивали ярмарку, съезжались крестьяне с окрестных деревень, которых теперь уж нет. Один раз я нашёл на поле старинную монету с буквой «П» и цифрой «I» — времён Павла Первого. За полями речка. Мелкая, извилистая, так что не поймешь сразу, куда она течёт. Но я-то это точно знаю. Однажды её всю на плоту проплыл. Ну, почти всю, до бобровой плотины. Дальше не поплыл. Зачем бобров пугать? Они и так по речке кочуют, от людей подальше. К тому же там, за плотиной, река становится совсем мелкой. Дно там каменистое, ровное, будто мостовая. Камни берега — плоские, уступами, и черёмуха над ними — как своды античного храма. Раньше, во время войны, здесь немецкая каменоломня была. По плоским плитам под черёмуховыми сводами и сегодня можно до родника дойти. Он из-под берега бьёт, среди камней. Дальше — заводи, там щука водится. А после ещё один родник, минеральный. Вода там солёная и как будто газированная. Немцы это место тоже использовали: воду брали, даже хотели санаторий свой здесь построить, но не успели... Ну, а дальше, после родников, эта речка в другую впадает, в Тигоду. Тут уж деревня, старое кладбище, поклонный крест на месте разрушенной церкви, подвесной мост. По Тигоде в Волхов можно приплыть...
   Голос брата:
   — Ты чего задумался? Пойдём, пройдёмся.
   — Дождь же!
   — Ну, какой это дождь, так — моросейка.
   — Пап, мы ненадолго!
В лесу с мокрых деревьев противно капает за воротник. Ноги разъезжаются на скользкой глине. Удивляюсь: как тихо! Только где-то очень далеко — надрывающийся звук мотора. И какой простор! В полях вся трава полегла. Обнажились немецкие доты. Их каменные спины покрыты мхом, пропитанным водой. Из них несёт сыростью и гнилью.Залезли в дот, смотрим через амбразуру:
   — Во-он тот, около деревни, — негромко говорит брат, — обстреливал дорогу. Из него она вся как на ладони. А вот из этого, видишь, вся переправа видна, даже лес на той стороне. А там — дот прикрытия. А ещё видишь яму с водой? Так это землянка бывшая, командный пункт. И вдруг, замахав руками, закричал:
   — Стой, идиот, куда едешь!
   — Это ты мне?
   — Нет! Не видишь — «Нива» в «командный пункт» въехала... Пошли, поможем.
Чтобы помочь застрявшей «Ниве», нужно было перейти через речку. После зимних дождей она разлилась. Небольшая, безопасная в обычное время - не река, скорее, большой ручей — сейчас она превратилась в мощный поток, бурлящий, переливающийся через брёвна моста.Подойдя к воде, мы не стали раздеваться (нам это просто не пришло в голову), а сразу полезли в воду. Ноги тут же промокли, от холода их свело, но назад идти было поздно, да и бессмысленно: мы уже промокли. Впереди шёл брат, за ним я. Течение было сильное, вода поднималась до колен, брызги летели во все стороны. Вскоре мы промокли с ног до головы и все тело как будто сжалось от холода. И вот, наконец, добрели до «Нивы».
— Ну что, мужик, помощь нужна?
И, не дожидаясь ответа, упёрлись руками в горячий капот машины и стали толкать. Грязь летела из-под больших колёс, ноги скользили по старым брёвнам, мотор надрывался, но машина не двигалась с места.
— Мужик, есть что под колёса подложить?
— Только тряпки в багажнике.
— Ну, давай твои тряпки...
Опять упёрлись в капот, мотор взревел, и машина рывком выбралась из ямы...Обратный путь был ужасен. Мокрая одежда облепила тело, было очень холодно, так, что зубы стучали. Понимали, что уже поздно, отец волнуется. Ждали, что он будет сердиться, ругать. Скажет, что грязь в доме развели, что заболеем, что одежда испорчена. Но ничего этого не произошло. Наоборот, узнав, что случилось, он как-то уважительно, как на взрослых, посмотрел на нас и, не сказав ни слова, пошёл ставить чайник. Мы долго пили чай, говорили о прошедшей войне, об оставленных ею постепенно исчезающих следах. И о памяти, которая не исчезнет никогда...

Подробности

Автор: Super User

Категория: Наследники Победы

Опубликовано: 07 Октябрь 2015

Просмотров: 1127

Бекир Аблаев (Республика Крым)

Рождённый дважды

   — Дедушка, расскажи, пожалуйста, как вы выживали во время оккупации, – спросил я как-то дедушку.

Он долго молчал задумавшись. Брови его были насуплены. Я понимал, как тяжело ему это вспоминать.
   — Бекир, принеси, пожалуйста, воды, – сказал он чуть осипшим голосом.
    Я быстро сбегал на кухню и принёс стакан холодной воды. Дед, сделав несколько глотков, откашлялся и спросил меня:
   — Что именно тебя интересует?
   — Как вы жили во время оккупации? Много стояло у вас в деревне немцев? Как они себя вели? Как вы там выживали? — спросил я.
   — Это было тяжёлое время, — продолжил дед, — в нашей деревне Акманай жили в основном крымские татары. Кроме них было несколько русских и украинских, семей. Во время оккупации в деревне стоял немецкий взвод, который иногда сменяли румынские солдаты. Дело в том, что наша деревня находилась на берегу моря. Немцы, боясь выброски советского десанта или диверсантов, охраняли берег. С 20 часов вечера до 6 часов утра они ввели комендантский час, и жителям села под страхом смерти категорически запрещалось в это время суток выходить из дома. Немцы вывесили специальные объявления, из чего следовало: за оказание помощи и сокрытие раненных советских солдат — расстрел. Там было сказано, что за каждого убитого немецкого или румынского солдата будут расстреляны 15 заложников, а за убитого офицера 50. И долгое время в деревне было спокойно, так как партизан в наших краях не было, они могли действовать в лесных районах Крыма, а у нас была голая степь. Немцы особо не докучали, но каждый день требовали людей на различные работы, заставляли людей зарывать противотанковые рвы и окопы, ремонтировать дороги и мосты. Кроме этого они ввели налоги и сдачу продовольствия, для нужд армии. И это в то время, когда люди сами ощущали нехватку еды. Но однажды произошел вот такой случай.
   Поздним вечером на дороге, ведущей к мельнице, был убит неизвестным немецкий солдат. Утром в деревню прибыл карательный отряд. Офицер приказал старосте собрать всех жителей села возле комендатуры. Когда жители были собраны, солдаты вытолкали из толпы 15 заложников и поставили их под усиленную охрану. Среди них, — сказал дедушка, — находился мой товарищ и одноклассник по школе Казим. Это был высокий, не по годам умный парень. В школе он был одним из лучших, и мечтал стать врачом. Затем к жителям села Акманай, через переводчика, вновь обратился немецкий офицер:
   — Вчера поздно вечером, — начал он, — по дороге на мельницу был убит немецкий солдат кем-то из жителей вашего села. Мы должны наказать бандита. Если до 18.00 преступник не объявиться или же вы не поможете нам его найти, то все заложники сегодня вечером будут расстреляны. 
   Люди начали плакать, не хотели покидать площадь, потому что среди заложников находились их близкие родственники – отцы, матери, сёстры, братья и дети. Людей стали разгонять по домам силой. Акманайцы не были сторонниками «нового порядка», они как могли, сопротивлялись и саботировали. Но им было горестно терять близких из-за какого-то паршивого немца, который занимался извозом продуктов. Наступил вечер. На площади собрали всех жителей села. Комендант, нахмурив брови, изредка поглядывал на часы. Когда стрелки часов показали 18.00, он последний раз спросил акманайцев:
   — Время вышло, я жду. Виновный в гибели немецкого солдата должен понести наказание, – грозно сказал офицер, переводчик, стоявший рядом, тут же перевёл его слова, — считаю до трёх — начал офицер. – Раз...
   Толпа акманайцев замерла. Стояла убийственная тишина, слышны были удары волн о прибрежные камни. На море начинался прилив.
   — Два... – сказал офицер и внимательно осмотрел толпу с одного краю до другого как - будто высматривал кого-то.       
   Когда он сказал «три», люди начали плакать, рыдать, что-то кричать, они не понимали, а вернее не хотели понимать и верить, что сейчас на их глазах будут убиты совершенно безвинные люди – их родственники... Оцепление немецких солдат еле сдерживало толпу. Заложники, которых подвели к стене бывшего колхозного амбара, обрёченно смотрели в толпу, выискивая среди них своих близких как бы прощаясь с ними. Расстрельная команда, состоявшая из нескольких автоматчиков, стояла готовая выполнить приказ. После слова «три», сказанное комендантом, прозвучала команда «Фоя!», что с немецкого переводится — «Огонь!».Раздались длинные автоматные очереди. Заложники один за другим со страдальческими лицами падали на землю. Когда всё было кончено, автоматчики короткими очередями добивали раненых, но ещё живых людей. Через пять минут карательный отряд во главе с комендантом уехали из деревни. Люди, с плачем и криками проклятий в адрес палачей, бросились к месту казни, чтобы достойно предать земле тела своих родственников. Среди оплакивающих родственников своих близких была мать Казима, тётя Мерьем. Она подошла к лежащему на земле сыну и вдруг не своим голосом закричала: «Он жив! Он жив!!!» Стоявшие рядом люди помогли Казиму присесть. Он был ранен в ногу и в плечо и истекал кровью. Но самое удивительное, это то, что он был жив. Тут же кто-то из женщин разорвал на тряпки, что-то из своего исподнего, перевязал раны Казима. Затем его унесли домой.Тётушка Мерьем и её близкие делали всё возможное, чтобы поставить его на ноги. Ему неслыханно повезло, раны были сквозные. Хороший уход, забота близких сделали своё дело — Казим быстро пошёл на поправку. Все говорили, что он родился в рубашке. Уже через месяц он свободно передвигался по дому. Сам Казим, считал тот день своим вторым днём рождения. О том, что он остался в живых, знала почти вся деревня, но никто не донёс об этом немцам. Но он был вынужден прятаться вплоть до освобождения Акманая советской армией. Но этот случай надолго остался в памяти односельчан. Матери и близкие расстрелянных заложников проклинали и фашистов и того «горе - героя», который стал причиной гибели их близких. После этого дед добавил:
   — Мы так и не узнали, кто это сделал, может быть, он был среди заложников, которых расстреляли и он не посмел признаться в своём «подвиге». Или же стоял в толпе акманайцев и молча, наблюдал за казнью своих односельчан, но я уверен если он остался жив, то казнённые снились ему каждую ночь в кошмарных снах. Если живы свидетели этой трагедии из числа бывших акманайцев, они подтвердят правдивость этой истории — сказал дедушка.
   — Дедушка, а где сейчас этот Казим, ты, что-нибудь слышал о его дальнейшей судьбе? Он жив? — спросил я.
    — Понимаешь, Бекир, во время войны, депортации погибло и умерло столько людей.... Хотя после войны я спрашивал у тех акманайцев, с которыми довелось встретиться о его судьбе, но, к сожалению, никто ничего не слышал. Может быть, он жив, может, живы его потомки....И конечно было бы здорово, если б кто-нибудь из них откликнулся. Хотя прошло столько лет...
   Вот такую печальную историю, которая произошла в деревне Акманай, во время войны, рассказал мне дедушка Абдурешит.

Подробности

Автор: Super User

Категория: Наследники Победы

Опубликовано: 07 Октябрь 2015

Просмотров: 1050

Денис Яковлев (г. Санкт-Петербург)

Случайная встреча

   Как-то раз пошёл я на мотокружок. По привычке рано выходить из дома я оказался в нужном месте за час до занятий. Дверь закрыта. Что делать? Кружок этот в бывшем городском Дворце Пионеров, ныне Дворце Творчества Юных. А там, за главным корпусом, есть небольшой сад, куда я и направился. Чтобы скоротать время, я стал «наворачивать круги» по залитым солнцем аллеям. А по одной никак не пройти – там старушка какая-то голубей кормит. Птиц около неё – тьма. С рук у неё едят. Разговаривает она с ними, благодарит за что-то... Только я не понял, за что. Странная какая-то старушка... И одета странно. Платок какой-то драный на голове у нее. На ногах носки шерстяные и туфли стоптанные, в носки треники синие заправлены. Пальто потертое, от солнца выгоревшее, явно большего размера, чем нужно. Я остановился, хотел назад повернуть. А старушка на меня смотрит и говорит:
   — Мальчик, можно я тебе стихи почитаю?
   И, не дожидаясь ответа, принялась читать. И читает и читает, читает и читает... Ну, думаю, попал... А уйти-то неудобно! А она что-то про Ленинград, про блокаду, что есть очень хотелось, что один сухарь на весь день, что мама обои варила, а потом у них у всех животы болели, и что мама её книжки в буржуйке жгла и плакала, и что письма с фронта ждали, а его всё не было, а что им значок с ласточкой какой-то раненый сделал, а потом и письмо пришло, что вот она теперь и птиц-то в память о том письме и об отце кормит. А потом о том, что госпиталь на Суворовском разбомбили...
   — Какой госпиталь на Суворовском? - спрашиваю я.
   — Да вот, около Смольного-то. Знаешь?
   Ещё бы я не знал! Я на него каждый день из окна смотрю!
   — Так мы с мамой жили там во время блокады, - продолжает она. - Мама санитаркой была. А вот садик-то знаешь между домами? У нас там огород был. Только поесть мы с него ничего не успели, бомба в него попала. Ямища такая огромная была! А уж в сам-то госпиталь когда попало, что было! Пожар там начался, так раненые из окон выпрыгивали, чтобы не сгореть. Горящие матрасы санитарки из окон выкидывали... Ох, и страху мы тогда натерпелись!
   Стою я, слушаю её, а сам не знаю, что делать. Мне и послушать хочется, и на кружок уже бежать надо... А старушка будто мои мысли прочитала:
   — Ты прости меня, мальчик, говорит. Иди по своим делам, заболтала я тебя совсем. Иди.
   Пошёл я на свой мотокружок, откатался. А по пути домой прошёл мимо того дома, о котором старушка говорила. Там памятная доска, а на ней слова выбиты: «Светлой памяти раненых, больных и медицинского персонала эвакогоспиталя, трагически погибших в этом здании           3 сентября 1941 года во время налета вражеской авиации».